03.08-03.10.12
Персональная выставка

Выдержки из книги Э. О Кранка (1) «Виктор Бритвин. «Сны о времени»

 

1. О «трудностях перевода»

У Вас очень разнообразная тематика, и исполнение в различных техниках. Даже не скажешь, что рисовал один и тот же человек…

Из отзыва к выставке «Сны о времени» (2) >>

Выдержки из книги Э. О Кранка (1) «Виктор Бритвин. «Сны о времени»

 

1. О «трудностях перевода»

У Вас очень разнообразная тематика, и исполнение в различных техниках. Даже не скажешь, что рисовал один и тот же человек…

Из отзыва к выставке «Сны о времени» (2)

Виктор Глебович Бритвин (БВГ) – довольно известная фигура у нас в городе. В кругах специалистов он известен как талантливый педагог Чебоксарского художественного училища и художественно-графического факультета одного из городских университетов. Многие его ученики закончили ведущие художественные вузы страны и время от времени навещают своего учителя, что делает им честь и свидетельствует о том, насколько ценным оказалось его участие в судьбе каждого из них.

С другой стороны, БВГ известен как художник-иллюстратор, оформивший около полутора сотни книг, большей частью в столичных издательствах. Последние его работы, связанные с оформлением таких замечательных текстов, как сказки О. Уайльда (3), арабские сказки (4), являются прекрасными иллюстраторскими трудами, способными утолить самый изысканный вкус. Особое место занимает книга «Царевич-голубок» (5), где БВГ является также и автором текста, причем это не единственная публикация, где наш герой выступает в качестве литератора (6). Так или иначе, БВГ постоянно занят своими книжными заказами, делает их с любовью и тщательностью. Поскольку он всегда в цейтноте (если не преподает, то иллюстрирует книги), остается удивляться, как он находит время для станковой работы.

А между тем именно его станковые работы, на мой взгляд, представляют наибольший интерес. Однако в этом отношении БВГ известен много меньше, чем можно было бы себе представить

Тайна заключалась вот в чем: как можно охарактеризовать единство художественной манеры нашего героя, коль скоро в каждой своей вещи БВГ предстает совершенно непредсказуемым существом, а традиции, на которые опирается та или иная работа, художественно осмыслены («оговорены») им самим в его художественном «тексте»? Именно, его рефлексия на те или иные направления и стили, которые так или иначе выразились на полотне или на бумаге, переосмысляются им в процессе работы как своего рода составляющая письма.

Здесь есть что-то сходное с актерством. Но как нам характеризовать актера, который с одинаковым успехом и блеском играет самые разные роли в различных амплуа, – где же он сам? В чем состоит секрет этой его способности одинаково уютно чувствовать себя в обличье совершенно не похожих друг на друга характеров и стилей поведения? Собственно, речь идет о своего рода «протеизме», когда смена «личин» и способов сценического поведения обескураживает и ставит зрителя в тупик: как ему (актеру) все это удается в себе совместить и где же его собственная «наивность», собственное «душевное нутро»?

В моем «детективном расследовании» мне очень помог Карл Густав Юнг. В книге «Подход к бессознательному» есть такие строки: «…полагают, что человек имеет сразу несколько душ; такая вера отражает некоторые представления о том, что каждый человек состоит из нескольких связанных между собой, но различающихся отдельностей…» (7).

В случае с БВГ эти слова Юнга могут служить своего рода путеводной звездой: в художественном методе БВГ соседствуют не столько даже разные стили, сколько разные творческие личности.

2. Горизонтальный срез вертикалей творчества

В июне-июле 2009 г. в Центре современного искусства при Чувашском государственном художественном музее была представлена выставка БВГ «Сны о времени». Экспозиция вызвала «тихое» недоумение: разноречивость выставленных вещей сделала проблематичной цельное отношение к ней. Возникало ощущение, что художник намеренно представил столь различные в стилевом и «сообщительном» плане работы, словно намеревался если не ошеломить зрителя, то подвергнуть его легкому эпатажу, смысл которого человеку непосвященному уяснить довольно сложно.

3. Экзегеза

В «Возвращении» любопытна «обратная» трактовка притчи о блудном сыне, который вовсе не растратил свое достояние, а, судя по виду и осанке, напротив, приобрел его вне дома. Это не столько возвращение сына к отцу, сколько отца к сыну. Сюжетный «перевертыш» читается и в расстановке персонажей: у Рембрандта стоит в полный рост отец, а сын перед ним опускается на колени; здесь же персонажи переосмыслены сюжетно и, соответственно, пластически. Впрочем, это лишь первый слой изобразительного сообщения, доступного каждому; речь, собственно, идет о гораздо более важных вещах: об обретении единства между отцом и сыном, приблизительно в том значении, как Владимир Соловьев говорил о единении любящих существ, которые вместе составляют «идеальную личность»(8).

«Еретизм», или скажем мягче: «неортодоксальность экзегезы» БВГ явлена и в других работах, посвященных текстам священного писания, прежде всего – в «Учителе и учениках» (1998). Ситуация Вечери переосмыслена весьма необычно: апостолы являются двойниками своего Учителя, мы не можем отличить одного от другого, за исключением Иисуса и Иоанна, причем признаки, по которым мы их выделяем, – внешние: Христос находится в центре и в руках его – святой Грааль; инфантильный Иоанн расслабленно склонился к столу, положив ладонь на запястье Учителя. То есть поскольку все ученики – «двойники» Христа (сейчас бы сказали: «клоны»), – то «каждый будет распят», и в этом смысле деревянные брусья за спинами персонажей, читающиеся как несколько своеобразный декор окна, есть не что иное, как брусья крестов, которые предстоит нести каждому из них (9). Перекрестье этих брусков в овальной раме окна образует как бы «колесо Судьбы», которое повернется вследствие Распятия и нарушит магическую статику Вечери.

5. «Свияжский сон»

Стилистика «Свияжского сна» легкая, колорит приглушенный, словно виражированный под лиловато-желтую патину времени. Город-остров, служивший форпостом Московского царства во времена взятия Казани, превратившийся затем в духовный центр средневолжского православия, чтобы во времена революционного «строительства» стать местом заточения и уничтожения не угодных режиму, – Свияжск летом 2007 года, когда мы с художником предприняли автомобильную поездку в городок, впечатления от которой воплотились в названном цикле, представлял собой феномен запустения (10).

Два худо-бедно возрождающихся монастыря, храмы которых составляют объекты второго плана двух работ (на третьей – проем ворот в монастырской стене, выходящих в водный простор как в Лету забвения или в некий солнечный Ахерон – и в своей «солнечности» по-бергмановски «мертвый»), соотнесены со сном запустения действительной жизни, явленной в истлевших и рухнувших изгородях, брошенных избах, спящим псе и разросшихся травах, в фигуре не то слепой, не то спящей на ходу старухи, – от всего этого становится как-то очень грустно.

Надо заметить, однако, что никакой прямой оценки изображенному сам художник не дает, если не считать упомянутой патины и статичности изображений. Кажется, даже старуха замерла на месте, время остановилось, как истлевающие в траве старые часы, – единственный образ, выбивающийся из общей тональности триптиха своим «лобовым» значением. Эти часы – словно вешка, поставленная для зрителя, этакий плакатный значок, в который зрителя аккуратно ткнули носом, – вовсе не из агрессии, а скорее из вежливости, как несколько запоздалый кивок спохватившегося о «мессидже» художника, как будто он еще не совсем уверовал в то, что зритель ему, собственно говоря, и не нужен.

Легкость, простота, непротиворечивость решения триптиха «Свияжский сон», при всей неутешительности того, что в нем отражено, устраняет необходимость пространного комментария, утверждая мастерство БВГ как прекрасного рисовальщика «жанровых картинок». Однако тот факт, что работы созданы почти два года спустя после посещения Свияжска, довольно красноречив: тема заброшенного города-острова развивалась подспудно, в духе «затяжности души», о чем когда-то писал Василий Розанов (11). Заметим кстати, что само сопоставление столь «конституционно» различных личностей, как Бритвин и Розанов, довольно красноречиво.

7. Изобразительные «стихотворения на случай»

О работе «Вишневый сад» (ред. – КД): важно то, как «антураж» формирует позу, положение, пластику персонажа. Если лицо спящего крестьянина дано фронтально и снизу, то фигура условной Раневской – в профиль, но так, что она как бы «отражает» в себе полусферу вишневых цветов. Аксессуары (в первом случае – шляпа, во втором – плетеный стул) выполняют «поддерживающую» функцию в отношениях между «пейзажем» и «героем». То, как показаны оба героя, дает представление о «созерцателе», о том, как он мимоходом заглядывает в лицо крестьянина или фиксирует безмятежность сна молодой женщины, определяя не столько «ракурс», сколько заинтересованное, но ненавязчивое внимание наблюдателя.

«Сны о лете» и «Блюз», очень близки друг другу, именно тем, что в интерьер, помимо самих фигур, вписаны вазы с цветами. Любопытно не только то, что они противоположны по своим композиционным диагоналям, и не только в том отношении, что рознятся по изобразительной манере, но что манера эта определяется «натюрмортной» пластикой, именно живописной стилистикой цветов. То есть «манеру» фактурно определяют в одном случае розы, а в другом - каллы. «В рифму» написаны женские портреты, которые являются «производными» от цветов. Конечно, можно сказать и иначе, что цветы соответствуют определенному женскому типу и тому, как он представлен. Но мне кажется, это не так, а именно цветы «задают тон, рифму». Как тонко заметила Г. Л. Никонова, в компании с которой автору этих строк случилось посетить выставку, «Сны о лете» навеяны манерой Мориса Дени. БВГ прокомментировал наблюдательность Галины Леонидовны следующим образом: «Вероятно, какая-то апелляция к Дени и впрямь здесь содержится: меня всегда занимала его манера изображать пространство несколько декоративным способом, соединяя двухмерность с трехмерностью» (12). Именно так изображены розы, которые, кажется, самим строением цветка предполагают подобную манеру. А отсюда – и отражение слева, и, конечно же, сам персонаж, чьи черты, на наш вкус, представляются довольно необычными, но я думаю, что они продиктованы не каким-то конкретным женским типом, который мог бы представляться художнику или зрителю эстетически выигрышным, а существом, «угаданным» создаваемой работой, как бы произведенным самой вещью. Поэтому совершенно иной тип представлен в «Блюзе». И колорит, и пластика изображения – тут всё иное, помимо вызывающего сочетания зеленого с синим. Кроме того, если шаль выписана с графической тщательностью, то женская ручка «найдена», скорее, живописным образом, что не отрицает графичности вещи. Гамма и манера, черты женского лица: прическа, брови, физиогномический тип «увязаны» с определенной эпохой, отразившейся в названии.

8. Результаты первого приближения

Странным образом, но тютчевские строки «И нам сочувствие дается, как нам дается благодать», в отличие от других его афоризмов, не стали трюизмом, – может быть, потому, что слово «сочувствие» безмерно, неисчерпаемо в своем лексическом пространстве. Моя попытка, поневоле несколько беглая, ощутить за представленными в довольно «непрограммной» экспозиции работами космический гул творческой личности, обрисовать гравитационные поля живущих в них тем, стилей и философий, может быть оправдана пафосом «всматривания», «вслушивания» в эту изобразительную музыку.

Однако недостаточно указать жанровые и стилистические особенности творчества, хотя автор этих строк испытывает известное удовлетворение по этому поводу.

Недостаточно увидеть творчество художника как определенное единство в его противоречивых проявлениях. Недостаточно критически, вне лицеприятия, отдавать себе отчет (вполне возможно, что очень субъективный, а потому неверный) в достоинствах и промахах конкретного человека, - ничто из перечисленного не является определяющим, главным.

Главное, к чему мы приходим в нашем промежуточном результате, - к нешуточности, к экзистенциальной серьезности, которой дышит личность художника, к богатству и многообразию творческих поисков, питаемых огромным количеством традиций и аллюзий, связанных с историей живописи.

Казалось бы, свойственное БВГ игровое начало, с определенностью жанровых и колористических систем, предполагает то, что великий Р. Барт назвал «смертью Автора», вероятно и не подозревая о том, насколько это словосочетание сольется с пониманием эстетики постодерна. Казалось бы, универсализм и высочайшая свобода, непредставимая вне безусловной степени мастерства, могли бы способствовать максимально неконфликтному пребыванию творческой личности в благодатных (с точки зрения финансов и славы) сферах постмодернизма, вполне соответствуя девизу последнего «приемлемо всё».

Но именно тут мы сталкиваемся с непреодолимой преградой, которой является морализм художника, не приемлющий этого «приемлемо всё». В сущности, универсализм Бритвина – это всё-таки универсализм «автора», индивидуальности, «субъекта».

В свое прекрасной книге «Модернизм как неосуществленный проект» Ю. Хабермас говорит о том, что сложность ситуации состоит в том, что постмодернизм не отрицает модернизм, что постмодернизм вообще ничего не отрицает. Вообще говоря, странная вещь: культурная эпоха содержит в себе нечто, чего не содержит в себе носитель культуры, а именно – отрицания. Штука в том, что отрицая отрицание, мы не становимся позитивными, поскольку позитивное без негативного утрачивает смысл. Именно, современная культурная эпоха, при всем к ней уважении, бессмысленна, ибо беспринципна. Человек не может без принципов. Принципы ограничивают его мировоззрение и экзистенцию, но отделяют его от окружающей бесформенности. Принципы могут и должны изменяться, поскольку человек существо изменчивое. Но, будучи существом изменчивым, человек находит себе оправдание лишь в одном – в вере. То есть говоря о личности, мы


 

(1) (ред.КД) отрывки из развернутого монографического исследования о творчестве В. Г. Бритвина, посвященные попытке обрисовать поле креативных векторов в творчестве художника. Э.О.Кранка, культуролога.

(2) Книга отзывов на выставку В. Бритвина «Сны времени». – Рукопись. – Собственность художника.

(3) Уайльд, О. День рождения Инфанты: сказки / художн. В.Г. Бритвин. – М.: Дрофа-Плюс, 2008. – 192 с.: ил.

(4) Тысяча и одна ночь: Арабские сказки / Пересказ с араб. М. Салье; художн. В. Бритвин. – М.: Дрофа, 2003. – 256 с.: ил.

(5) Бритвин, В. Г. Царевич-голубок: Сказка / художн. В.Г. Бритвин. – Чебоксары: Чувашск. кн. изд-во, 2004. – 48 с.: илл.

(6) Бритвин, В. Заказ: Повесть-фантасмагория. – Литература. Искусство. Культура: Лит.-худ. ж-л. – Чебоксары, 2009. – № 2. – С.93-128.

(7) Юнг, К.Г. Архетип и символ. – М., 1991. С. 28.

(8) Соловьев, В. О любви // Философия искусства и литературная критика. – М.: Искусство, 1991.

(9) В этой связи вспоминается «мотив» одного из персонажей рассказов Шервуда Андерсона из цикла «Уайнсбург, Огайо»: «Каждый на свете – Христос, и каждого распинают» (Рассказ «Философ»)

(10) В настоящее время, впрочем, администрация Республики Татарстан и РПЦ предпринимают радикальные меры по превращению Свияжска в туристическую «мекку». По мнению автора этих строк, эти радикальные превращения столь же губительны для культуры, как и «мерзость запустения», поскольку являются попыткой ломки сложившего уклада и исторического бытия. В этом отношении, цикл является историческим свидетельством: именно таким был Свияжск в 2007 году, до того, как его превратят в очередной «пряничный» туристический центр.

(11) «У меня есть затяжность души: «событием» я буду – и глубоко, как немногие, жить через три года, через несколько месяцев после того, как его видел. А когда видел – ничего решительно не думал о нем. А думал (страстно и горячо) о том, что было еще три года назад». – Розанов, В. Уединенное // Несовместимые контрасты жития. – М., 1990. С. 501.

(12) Из беседы с БВГ за шахматами 18 августа 2009 г.

<<
Запуск Cooliris!
  • Виктор Бритвин 
  • Обложка к книге Т. Александровой
  • Чебоксары, издательство "Фирма Медиум", 1994. Бумага, акварель.

     
  • Виктор Бритвин 
  • Иллюстрация к сказке М. Метерлинка
  • "Синяя птица". Сборник. Москва, издательство "Детская литература", 2007. Бумага, акв., карандаш.

     
  • Виктор Бритвин 
  • Иллюстрация к рассказу Т. Воронина
  • "Необыкновенное путешествие Серафимы" в книге Т. Воронина "Повесть о православных праздниках или Необыкновенное путешествие Фимки по реке времени".Москва, Издательский совет РПЦ, 2008. Бумага, акварель.

     
  • Виктор Бритвин 
  • Иллюстрация к сказке
  • М.Е.Салтыкова-Щедрина "Здравомысленный заяц" в книге М.Е. Салтыкова-Щедрина "Сказки". Москва, издательство "Детская литература", 1999 год. Бумага, тушь.

     
  • Виктор Бритвин 
  • Заставка и буквица к сказке
  • "Богатырь Федор Тугарин и Марья Моревна" в книге "Русские богатыри". Москва, издательство "Детская литература", 2002 г.

     
  • Виктор Бритвин 
  • Заставка и буквица к сказке
  • "Про Добрыню Никитича и Змея Горыныча" в книге "Русские богатыри". Москва, издательство "Детская литература", 2002 г. Бумага, тушь.

     
  • Виктор Бритвин 
  • Иллюстрация к книге М. Костылева
  • "Минин и Пожарский". Москва, издательство "Детская литература", 2006 год. Бумага, акварель.

     
  • Виктор Бритвин 
  • Обложка книги С. Алексеева "Великая Екатерина"
  • Москва, издательство "Детская литература", 2000 г. Бумага, акв.

     
  • Виктор Бритвин 
  • Иллюстрация к сборнику
  • Бум., акварель. Москва, издательство "Дрофа", 2004 г.

     
  • Виктор Бритвин 
  • Морозный день. Из цикла "Настроение"
  • Бум., акварель, темпера 22х25,5,  1996 г

     
  • Виктор Бритвин 
  • Свияжский сон. Полдень.
  • Центральная часть триптиха. Бум., акварель, карандаш 50х41 2009 г

     
  • Виктор Бритвин 
  • Искусство равновесия
  • Из цикла "Незнакомые игры и искусства". Бум.,темпера 49,5х45,5, 2000 г